Cтратегии и риски цифровой реальности [1]

Т.С. Ахромеева, Г.Г. Малинецкий, С.А. Посашков [2]

В 1960–80-х годах произошла первая цифровая революция. Основатель и президент Всемирного экономического форума в Давосе Клаус Шваб называет её третьей промышленной революцией и полагает, что «её катализатором стало развитие полупроводников, использование в шестидесятых годах прошлого века больших ЭВМ, в семидесятых и восьмидесятых − персональных компьютеров, и сети Интернет в «девяностых» [3]. По его мысли, сегодня мир стоит у истоков четвертой промышленной революции, которая вновь будет цифровой: «Её основные черты – это «вездесущий» и мобильный Интернет, миниатюрные производственные устройства (которые постоянно дешевеют), искусственный интеллект и обучающие машины» [4].

По-видимому, такая интерпретация происходящих в последние полвека перемен является либо их недооценкой, либо сознательным введением в заблуждение. И в этой статье мы представим другой взгляд на сущность, цели и перспективы цифровой революции. На наш взгляд, она не является в полном смысле промышленной – её влияние на производственные технологии оказалось гораздо меньше, чем ожидалось и планировалось. Широкое внедрение компьютеров в промышленность пока не оправдывает возлагавшихся на них надежд. Влияние цифровой революции на общество, человека и перспективы развития цивилизации гораздо глубже и масштабнее. Это влияние требует философского и методологического анализа и переосмысления стратегии развития России.

В 1970-х годах человечество в большой степени изменило направление прогресса. В самом деле, в 1957 г. состоялся запуск первого спутника, в 1961 – полет Гагарина, в 1969 г. человек ступил на поверхность Луны. В СССР и США прорабатывались проекты пилотируемого полета на Марс. Любимым и популярным жанром литературы была научная фантастика. Человечество выбрало экстравертный путь развития и планировало космическую экспансию.

Однако с 1973 г. лунные программы были свернуты. К настоящему времени в России и США многие технологии, необходимые для экспедиций на Луну и далее, утеряны. В нашей стране выросло поколение инженеров, которые никогда не запускали аппаратов в дальний космос. Иногда кажется, что на пути этого направления развития был воздвигнут незримый барьер. Одновременно был сделан крутой поворот в сферу виртуальной реальности и перевод с экстравертного на интровертный путь развития. Научную фантастику вытеснила фэнтези – жанр литературы, близкий к мифам, в котором будущее видится в прошлом.

Основа научной деятельности – диалог. И в этих заметках мы будем опираться и дискутировать с упомянутой работой К. Шваба, где представлен вариант будущего, в котором нет места для России, а также с глубокой содержательной книгой В.Е. Лепского [5], в которой, отчасти дается ответ на вопрос, как использовать «окно возможностей», связанное с освоением информационной Вселенной, и как отвечать на вызовы второй цифровой революции.

Будущее

Мечты, которые сбываются, – не мечты, а планы.

А. Вампилов

Давосский экономический форум представляет собой не только площадку для обмена мнениями политиков и общественных деятелей. Это, прежде всего, точка «сборки» экспертного сообщества, ориентированного на проектирование будущего, на то, чтобы показать транснациональным корпорациям и крупнейшим мировым компаниям их место в происходящих переменах, объяснить им «их маневр».

Каким же мыслится будущее экспертам Давоса? Чтобы представить это, достаточно взглянуть на переломные моменты, которые, по мнению Международного экспертного совета, должны произойти до 2025 года [6]:

• 10% людей носят одежду, подключенную к сети Интернет;
• 90% людей имеют возможность неограниченного и бесплатного (поддерживаемого рекламой) хранения данных;
• 1 триллион датчиков, подключенных к сети Интернет;
• первый робот-фармацевт в США;
• 10% очков для чтения подключены к сети Интернет;
• 80% людей с цифровым присутствием в сети Интернет;
• производство первого автомобиля при помощи 3-D печати;
• первое правительство, заменяющее перепись населения источниками больших данных;
• первый имеющийся в продаже имплантируемый телефон.
• 5% потребительских товаров создано с помощью технологии 3D-печати;
• 90% населения используют смартфоны;
• 90% населения имеют регулярный доступ к сети Интернет;
• бесплатные автомобили составляют 10% от общего количества автомобилей на дорогах США.
• первая пересадка печени, созданной с использованием технологии 3D-печати;
• 30% корпоративных аудиторских проверок проводит искусственный интеллект;
• правительство впервые собирает налоги при помощи цепочки блоков (технологии блокчейн);
• более 50% домашнего интернет-трафика приходится на долю приложений и устройств;
• превышение количества поездок/путешествий на автомобилях совместного использования над поездками на частных автомобилях;
• первый город с населением более 50 000 без светофоров;
• 10% всемирного внутреннего продукта хранится по технологии цепочек блоков (технологии блокчейн);
• первый робот с искусственным интеллектом в составе корпоративного совета директоров.

Знаковой лентой 1990-х годов является фильм Э. и Л. Вачовски «Матрица». В этой антиутопии представлен мир, который управляется с помощью гигантской компьютерной сети (Матрицы), почти все люди находятся в наркотическом сне и размещаются в капсулах с питательным бульоном. Мир, который Матрица создает в их воображении, не имеет ничего общего с неприглядной реальностью, в которой они на самом деле находятся. Естественно, всем происходящим управляет небольшое количество «хозяев дискурса».

Путь, прочерченный экспертами Давоса и К. Швабом, прямиком ведет к «прозрачному миру», а затем и в мир «Матрицы». Триллион датчиков, вживляемые мобильные телефоны, одежда, подключаемая к интернету, окончательно лишают человека свободы. Более десятка веков мечтой разных народов была свобода и переход к всё более «мягкому» управлению обществом. Если следовать по пути Давоса, то эта ветвь развития кончается, и мы во все большей степени оказываемся персонажами кукольного театра с подробными инструкциями для кукловодов – как и за какие ниточки следует дергать, чтобы добиться желаемого.

При этом инструментами «Большого Брата» становятся Интернет, миллиарды гаджетов, социальные сети, базы данных и сотни миллиардов датчиков, фиксирующих разные аспекты нашей жизни. Совпадение с оруэлловской антиутопией «1984» или повестью Р. Брэдбери «471 по Фаренгейту» оказывается поразительным. «Телеродственники», заботы которых мы воспринимаем более остро, чем проблемы наших близких, воплотились в героев нескончаемых сериалов. Телевизоры и смартфоны ряда ведущих мировых фирм уже «научились» шпионить за своими владельцами, даже будучи выключенными.

Давосский императив предполагает развитие нынешних тенденций. Поэтому естественно спросить себя: какова главная функция компьютеров в настоящее время?

Очевидный и наивный ответ состоит в том, что они повышают производительность труда в промышленности. Но это неверно! В 2000-х годах лауреат Нобелевской премии по экономике Р. Солоу, исследуя влияние внедрения вычислительных машин на производительность труда в различных отраслях в США, пришел к парадоксальному выводу. Широкое внедрение компьютеров не привело к росту производительности труда ни в одной отрасли, кроме производства компьютеров. Недавние данные по динамике мультифакторной производительности труда и капитала, представленные известными российскими экономистами Т. Гуровой и Ю. Полуниным, подтверждают этот грустный вывод [7].

Оказалось, что максимальный темп роста этой производительности в США имел место за последние 50 лет в интервале с 1958 по 1969 гг. и составлял примерно 2,5%/год. Его обеспечили три ключевые инновации – новая химия, конвейер, который начал широко применяться в гражданском производстве, и тотальная автоматизация (и связанная с ней автомобилизация страны). Затем эта производительность упала примерно до 1%/год; а с 2010 г. – до 0,5%.

Позитивной роли компьютеров не видно, а негативная налицо. Благодаря компьютерным сетям уровень неравенства стал «весомым, грубым, зримым». Сейчас примерно 6 млрд человек на Земле претендует на уровень жизни среднего класса развитых стран Западной Европы. Однако для этого не хватает ни ресурсов Земли, ни производственных мощностей, ни людей, чтобы всё это производить. Поэтому на рубеже XXI века человечество оказалось перед тяжелым выбором – либо технологический прорыв, позволяющий поднять мировую экономику на новый, более высокий уровень, либо мировая война, в результате которой потребности огромных регионов существенно сократятся.

Тем не менее, компьютеры в современном мире играют очень важную роль. Это роль «убийц времени», позволяющих отвлечься и совершить экскурсию в «виртуальную реальность». Если обозначить дробью, числитель которой – число часов в день, которые человек проводит у экрана компьютера, а знаменатель – время, которое он пользуется своим гаджетом, то картина оказывается весьма красноречивой [8]. Япония – 2,9/0,6; Китай – 3,4/2,6; Таиланд – 4,7/3,9; Бразилия – 5,2/3,9; США – 4,3/1,9; Россия – 4,7/1,4.

Представим себе, что каждому человеку предложили ежедневно проводить около 6 часов в тюрьме – конечно, он с негодованием откажется. Однако именно это он за свои деньги делает, жертвуя своей реальной жизнью ради виртуальной, призрачной компьютерной реальности… Иными словами, мир стремительно движется курсом Давоса по направлению к «Матрице»…

Есть ли альтернативы и можно ли свернуть с этой колеи? На наш взгляд, можно. Прежде всего, это касается управления. Какая методология позволяет анализировать перемены такого масштаба? По-видимому, здесь применимы идеи глобальных научных революций, выдвинутые В.С. Стёпиным [9]. Развивая теорию научных революций Т. Куна, В.С. Стёпин выделил такие переломные моменты в науке, когда основания одной науки начинают менять основания другой. При этом происходит радикальная перестройка картины мира конкретной научной дисциплины, её идеалов, норм и философских оснований и главное – типов научной рациональности – классической, неклассической и постнеклассической.

«Первый из них (классика) характеризуется особым пониманием идеалов объяснения и описания. Предполагается, что объективность объяснения и описания достигается только тогда, когда в цепочке деятельности «субъект – средства (операции) – изучаемый объект» объяснение сосредотачивается только на объекте и будет исключено все, что относится к субъекту, средствам и операциям деятельности.

Второй (неклассика) эксплицирует связи между знаниями об объекте и характером средств и операций деятельности. Объяснение и описание включают принцип относительности объекта к средствам наблюдения связи (квантово-релятивистская физика).

Третий (постнеклассика) расширяет поле рефлексии над деятельностью, учитывает соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с особенностями средств и операций деятельности, но и с её ценностно-целевыми структурами. В явном виде учитывается связь между внутринаучными и вненаучными социальными целями и ценностями» [10].

Схема «классика – неклассика – постнеклассика» оказалась очень конструктивной и так же, как куновская теория научных революций, применимой к переменам меньшего масштаба, причем не только в научной, но и в технической сфере. Например, В.Е. Лепский очень удачно применил этот подход к стратегиям и способам ведения информационных войн [11].

Научно-техническая революция изменила очень многое, однако сейчас назрели перемены в обществе, в образе жизни, во внутреннем мире людей, поэтому можно говорить о социально-технологической революции, которая раздвигает рамки давосского проекта и других технократических проектов будущего [12].

Посмотрим с этих позиций на технологии выработки управленческих решений и методы управления обществом. С 1960-х годов началась революция в сфере управления, которая продолжается по настоящее время. Связана она с тем, что очень быстро стали доступны огромные объёмы информации, которые могут быть использованы при принятии управленческих решений. При этом информация должна быть понята, осмыслена и принята во внимание, что намного превосходит возможности одного, пусть даже очень подготовленного, человека. В самом деле, психологические исследования показывают, что активно, творчески руководитель может работать не более чем с 5-7 людьми. Принимая решение, он может учесть не более 5-7 факторов.

Впервые на эту проблему указали военные и, в частности, выдающийся военный теоретик Карл фон Клаузевиц: «Война – область случайности… недостоверность известий и предположений – постоянное вмешательство случайности – приводит к тому, что воюющий в действительности сталкивается с совершенно иным положением дел, чем он ожидал… Знакомство с обстановкой растет, но от этого наша неуверенность не уменьшается, а, напротив, увеличивается. Причина этого заключается в том, что необходимые сведения получаются не сразу, а постепенно. Наши решения непрерывно подвергаются натиску новых данных и наш дух всё время должен оставаться во всеоружии» [13].

Затем с той же «проблемой информационного потопа» столкнулись авиаконструкторы, медики, специалисты по управлению риском и инженеры, занимающиеся диагностикой сложных технических систем. Общность этой проблемы, в решении которой действительно могли бы помочь компьютеры, была осознана выдающимся математиком, философом, мыслителем Н.Н. Моисеевым [14].

Способом справиться с «информационным потопом» должны были стать ситуационные центры. В таких центрах вводилась дисциплина принятия решения, – команда, вырабатывающая его, собиралась в одной комнате, её членам информация представлялась в наиболее удобной и наглядной форме, ход обсуждения и принятые решения протоколировались.

Работу ситуационного центра такого типа можно сравнить с деятельностью небольшого генерального штаба, коллегии министерства или с медицинским консилиумом. Во многом это отражение известной поговорки: «Одна голова хорошо, а две – лучше». В стёпинской классификации ситуационные центры можно сравнить с классикой: любой подготовленный руководитель с компетентной командой, снабженной адекватной информацией, должен принять эффективное решение.

Могут ли такие центры существенно улучшить государственное управление?

Безусловно, могут, если во главе такого центра стоит компетентный талантливый человек, и если лица, принимающие решения (ЛПР), воспринимают эту технологию и выполняют принятые таким способом решения. Ярким подтверждением этого является деятельность Стаффорда Бира во время кризисной ситуации в Чили в 1970-х годах. В это время правительство Народного единства, возглавлявшееся Сальвадором Альенде, приняло ряд мер по обеспечению реального суверенитета страны, что вызвало резкое противодействие американских элит и компрадорской буржуазии, рассматривавших эту страну как свою вотчину. Эти элиты постарались создать много тяжелых экономических проблем Чили. Под руководством С. Бира был создан ситуационный центр, с помощью которого удалось стабилизировать экономическую ситуацию в стране [15].

В настоящее время в России принято решение создать в министерствах и ведомствах России, а также в субъектах Федерации сеть ситуационных центров, работающих по единому регламенту. К сожалению, трудно надеяться на успех этой программы, поскольку и талантливых людей, которые способны построить эффективный и полезный центр и к тому же пользуются доверием руководства, руководителей, готовых принять эту технологию принятия решений, в стране остро не хватает…

Следующее поколение компьютерных систем поддержки принятия решений – когнитивные центры – можно сопоставить с неклассической парадигмой управления [16]. В её основе лежат две идеи. Первая – моисеевская идея диалога с ЭВМ, когда можно, предложив вариант решения проблемы, тут же посмотреть, какими будут наиболее вероятные последствия принятых решений. Однако для этого надо иметь математические модели объектов управления и систем, с которыми они взаимодействуют. Вторая идея – настройка когнитивного центра на управляющего субъекта. Известно, что выдающиеся руководители решали одни и те же проблемы разными способами, и проявление этой индивидуальности является их сильной, а не слабой стороной.

Кроме того, в настоящее время появились возможности, работая с большими данными, строить такие системы, как «социальный барометр», способные по слабым сигналам предсказывать опасные или кризисные состояния социально-экономических и социально-технологических систем. Кроме того, современные информационные технологии позволяют организовать консилиум ведущих экспертов по данной проблеме, независимо от того, где они в настоящее время находятся.

Опыт построения и использования когнитивных центров при участии Института прикладной математики им. М.В. Келдыша РАН оказался весьма позитивным [17]. Однако так же, как и ситуационные центры, они не получили того распространения, которого заслуживали. Причина этого – «футурофобия», неготовность многих руководителей заглядывать в будущее, иметь дело со среднесрочными и долгосрочными прогнозами, объективно воспринимать складывающиеся тенденции.

С постнеклассикой можно связать так называемые центры развития, идея которых была высказана В.Е. Лепским. Одной из острейших проблем современной России, да и мира, является согласование интересов общества, государства, различных социальных групп.

Эту задачу в той или иной степени решают Общественная палата РФ, ток-шоу на актуальные темы на федеральных каналах, различные форумы в интернете. Можно сказать, что это на следующем уровне воплощение организационно-деятельностных игр, идея которых родилась в методологическом кружке Г.П. Щедровицкого. Когда все вовлеченные в проблему могут оперировать одной и той же достоверной информацией, которая представлена в наглядном и понятном виде, и могут с помощью моделей воочию увидеть, к чему приведет воплощение их идей, многие проблемы решаются гораздо быстрее. Кроме того, подобные системы создают множество возможностей для использования механизмов не представительной, а прямой демократии.

Социальная ситуация в России представляется неблагополучной – судя по опросам, 95% населения страны не считает, что они могут каким-то образом повлиять на принимаемые государственные решения и несут за них какую-либо ответственность. Интересны в этой связи признания одного из архитекторов российской государственности (Системы) Глеба Павловского. Он считает нашу государственность неуязвимой в мирные времена и готовой к военным, тем не менее: «Интересно и все еще не распознано стремление Системы к внедрению неравенства в обществе с высоким уровнем равенства – постсоветским… Неравенство в РФ насаждали принудительно, как кукурузу, не запрашивая политического согласия… Внешнюю политику Системы РФ надо описывать как антиэкспертную, проводимую вопреки знаниям о себе и мире» [18].

Иными словами, на разных уровнях мы имеем дело с бессубъектностью – вначале с трудностями, а затем и с нежеланием достучаться до «верха», чтобы добиться реализации своих предложений или проектов. В этом контексте центры развития могут оказаться очень важным инструментом сборки субъектов российского развития и консолидации общества.

Обратим внимание ещё на два направления цифровой революции, которые являются альтернативой Давосу. В 2016 г. в мире на производстве трудилось 1824000 роботов, в среднем в мире на 10 тысяч работающих приходилось 69 роботов, однако их распределение по странам крайне неравномерно: в Южной Корее на 10 тысяч работающих приходится 531 робот, в Японии – 305, в Германии – 301, в США – 170, а в России … 2 робота [19]. Нашу страну на профессиональных конференциях часто называют «родиной робототехники без роботов».

Роботизация российской промышленности позволит выйти на другой уровень качества, точности и эффективности производства. Сейчас всё чаще говорят о новой индустриализации России. Роботизация должна стать одним из ключевых направлений этого проекта.

Еще одно направление развития цифровой реальности связано с управлением рисками техногенных аварий и катастроф. Мировая статистика показывает, что каждый рубль, вложенный в прогноз и предупреждение бедствий и катастроф, позволяет сэкономить от 10 до 100 рублей, которые пришлось бы вложить в смягчение или ликвидацию последствий уже произошедших бед. По крупным российским катастрофам этот «коэффициент риска» возрастает до 1000. При этом знаковые катастрофы – Чернобыль, Челленджер, Фукусима – принесли не только гигантские убытки, но и на десятилетия изменили траектории развития огромных отраслей промышленности.

Ещё одно, крайне важное для России изобретение, которое может свернуть с пути, ведущего в «Матрицу», – 3D принтеры. Эти устройства позволяют послойно печатать объекты, компьютерные образы которых имеются. Количество материалов, которыми они могут печатать, уже очень велико – от пластика и титана до клеток человека. Устройства эти очень быстро дешевеют. Однако не менее важно и другое. При металлообработке и многих других технологиях, лежащих в основе современной промышленности, 98% добытого из земли идет в отходы или промежуточное потребление и лишь 2% вещества – в конечный продукт. При использовании 3D-принтеров пропорция обратная! И это позволяет многие отрасли промышленности «поставить с головы на ноги», сделав их ресурсосберегающими.

За время реформ в России в значительной степени было уничтожено машиностроение и производство металлорежущих станков. В 2013 г., до санкций, по данным Росстата, из $300 млрд импорта более $158 млрд приходилось на станки и транспортные средства. Создание собственной линейки 3D-принтеров могло бы стать большим шагом к обретению технологического суверенитета и одним из важных направлений новой индустриализации, тем более что информационная, компьютерная основа для всего этого в стране имеется.

В своё время был введен термин джокер – неожиданный фактор, который может привести к быстрым изменениям, вносит большую неопределенность и может существенно изменить всю систему (наиболее близок по смыслу употребляемый на Западе термин «дикие карты»).

В цифровом мире джокером, опасности, возможности и судьба которого пока не вполне ясны, является блокчейн (blockchain – цепочка блоков) [20]. Эта технология родилась на стыке интернета, криптографии с открытым ключом и платежных систем. Как и вся криптография этого типа, она «предназначена для людей, которые не очень доверяют друг другу, но очень доверяют своим компьютерам». Блокчейн представляет собой распределенную систему учёта, позволяющую проводить финансовые транзакции, оставаясь анонимными. На этой основе можно создавать криптовалюты (в частности, биткоин) и распределенные системы учёта (земельные реестры, удостоверения личности, результатов голосования и т.д.) независимо от существующих государственных структур.

Оценки блокчейна также сейчас являются полярными – от «самого важного изобретения с момента появления интернета» и «цифрового золота» до «системы, в которой преступники могут генерировать, переводить, красть и отмывать средства с некоторой долей анонимности», как указывается в соответствующем отчете ФБР [21]. И возможно, обе оценки справедливы, а итог определится тем, как блокчейн встроится в существующую систему.

Интересна диалектика – начав с «прозрачного мира» (существенный вопрос – для кого) и «света», технологии быстро привели к «обеспечению анонимности» и «теневому интернету».

Блокчейн может существенно повлиять на социальную систему, на процедуру и роль выборов в обществе. Анализ данных с избирательных участков по ряду российских выборов, выложенных в интернет, позволяет выявить достаточно большой процент фальсификаций [22]. Несмотря на указания из Федерального центра, направленные на организацию честных выборов, и усилия Центризбиркома, у региональных элит остается достаточно большое пространство для манипуляций.

Технология блокчейн в принципе исключает такую возможность – у каждого избирателя появляется возможность выяснить, в чью пользу был посчитан его голос и при необходимости доказать, что он проголосовал так, а не иначе. Но для этого должны быть люди, которые считают необходимым это сделать, понимают важность голосования. Технологии не могут заменить человека, но могут сильно повлиять на него.

И, наконец, центральный момент, касающийся цифрового мира и экономики знаний, который может определить облик будущего. Судя по опыту технологических лидеров, деление людей по сферам деятельности в «экономике знаний» будет примерно следующим. Из 100 человек 2 работают в сельском хозяйстве, кормят себя и всех остальных, 10 – в промышленности, 13 – в управлении. И увеличение доли людей, занятых в этих сферах, не приводит к положительным экономическим результатам.

Чем же должны заниматься в обществе будущего оставшиеся 75 человек? Их надо развлекать или загружать бессмысленной работой как в антиутопии «1984»? Их вообще не должно быть, как полагают некоторые радикальные представители американской элиты? Это очень серьёзный вызов, тесно связанный с наукой, искусством, самопознанием, с философским осмыслением сущности и возможностей человека. Ответ на этот вызов определит XXI век, а, возможно, и всё последующие.

Войны

Если бы в наших силах было запихнуть джинна обратно в бутылку, мы бы так и поступили, но это невозможно.

Р. Кларк, Р. Нейман. Третья мировая война

Информационные войны начались за тысячи лет до нашей эры. Об этом виде противоборства Наполеон писал: «Четыре газеты могут принести врагу больше зла, чем стотысячная армия». Афиши московского генерал-губернатора Ф.В. Растопчина 1812 года вошли в классику контрпропаганды [23].

В монографии [24] В.Е. Лепский, следуя степинской схеме, разделяет технологии управления в таких войнах на классические (ориентированные на взаимодействие «субъект – объект»), неклассические (взаимодействие «субъект – субъект»), и постнеклассические («субъект – среда» или «субъект – метасубъект»). Это не означает того, что «раньше воевали одним способом, а теперь другим». Скорее, это отражение развития научных представлений, которые постепенно «дорастали» до осмысления различных методов и приёмов, применяемых на практике.

Защита от таких информационных воздействий является частью обеспечения информационно-психологической безопасности /ИПБ/. Значение этой сферы в России, к сожалению, недооценивается. В 1990-е годы под руководством В.Н. Лопатина были подготовлены проекты федеральных законов «Об информационно-психологической безопасности» и «Безопасности психосферы», в которых закладывались правовые основы работы по обеспечению национальной безопасности в этой области. Однако затем эта работа была прекращена.

Её итоги В.Е. Лепский, активно участвовавший в ней, оценивает так: «Построение системы обеспечения ИПБ в России осталось на уровне утопических идей и научных публикаций, реально ничего сделано не было… К сожалению, приходится констатировать, что важнейшая для обеспечения национальной безопасности России проблематика ИПБ, актуальность которой ещё более возросла в условиях широкого распространения технологий управленческого хаоса, «оранжевых революций и арабской весны», была практически «свернута» в 2000–2001 годах» [25].

Информационные войны, способы манипуляции массовым сознанием подробно описаны и детально проанализированы [26], а результаты таких войн у нас перед глазами. Поэтому обратим внимание на новое измерение, которое дает перенос противостояния стратегических субъектов в цифровое пространство.

В настоящее время в военной сфере происходит переход от стратегии Клаузевица к стратегии Сунь-цзы (китайского полководца конца 544–496 гг. до н.э.). Если Клаузевиц считал, что победа достигается уничтожением части вооруженных сил неприятеля в ходе сражения, то Сунь-цзы полагал, что в идеале следует одерживать победы, не выходя на поле боя [27].

Это объективно связано с тем, что благодаря усилиям ученых, политиков, военных в течение 70 лет удалось довести до сознания, что ограниченный ядерный конфликт нанесет неприемлемый ущерб вовлечённым в него цивилизациям (и может дать большие бонусы другим), а последствия неограниченной войны не просчитываются.

С другой стороны, изменились цели войны – вполне достаточно, чтобы противник принял предлагаемые ему правила игры или, к примеру, значительная часть его населения была готова стать «американцами третьего сорта». Желательно добиваться этого с минимальными издержками и борьба в цифровом пространстве, с одной стороны, открывает для этого все новые возможности, а с другой – несет совершенно новые риски.

Это пространство можно разделить на несколько уровней: информация – знания – технологии – смыслы и ценности – цивилизационные проекты. Война может вестись на каждом из них или сразу на нескольких.

Информационное пространство огромно и продолжает стремительно расширяться. В 2016 г. интернетом пользовались 3419 млн человек (на 10% больше, чем в 2015). Если в 1997 г. интернет-трафик составил 0,3 Гб/сек, в 2002 г. – 100 Гб/сек, то в 2018 г. он должен превысить 50 000 Гб/сек [28]. Естественно, сказать обо всем невозможно, но на некоторые из аспектов этих перемен, меняющих мировоззрение, стоит обратить внимание.

Стремительный рост виртуального пространства приводит к потере его наблюдаемости, а, как следует из теории управления, и управляемости [29]. Поэтому часть важнейшей информации, необходимой для принятия политических, экономических, военных решений, теряется, искажается, не собирается и не доходит до лиц, принимающих решения. Естественно, эти каналы особенно уязвимы относительно манипуляций возможного противника. Неэффективность статических служб России, ставшая притчей во языцах, очень способствует этому.

Такая ситуация не позволяет вовремя распознать опасность. Типичный пример – биологическое пространство, защиту которого американская администрация считает одним из важнейших приоритетов в сфере национальной безопасности. В 2012 г. японский исследователь Синъя Яманака получил Нобелевскую премию за открытие фактора плюрипотентности, позволяющего превращать обычные клетки в стволовые и открывающего путь к «запчастям для человека» и новому уровню трансплантологии. Однако, как утверждают эксперты, если рассеять фактор плюрипотентности над мегаполисом, заболеваемость раком в нем возрастет на 5%… Сенсоры для такого анализа создать трудно, а в отсутствие статистики мы этого не заметим. Как раньше, так и теперь: «предупрежден – следовательно, вооружен».

Войны обычно ассоциируются с битвами, сражениями, стремительными перемещениями огромных армий. Однако в виртуальном пространстве становятся возможными «медленные войны» или «криптовойны». Успехи крупных стран в экономике, а значит, со временем – и в геополитике, определяются наличием собственных высоких технологий, а последние – знаниями, людьми и организациями, которые на основе этих знаний могут создавать технологии. Достаточно позаботиться, чтобы этих знаний, людей или организаций не было, и тогда через 10-15 лет позиции соперника станут существенно слабее нынешних.

Доля России в глобальном валовом продукте составляет сейчас менее 3%, в высокотехнологическом секторе – менее 0,3%, а представители оборонного комплекса всё чаще говорят, что для создания оружия нового поколения сейчас не хватает фундаментальных знаний. Российская академия наук после реформы 2013 года лишилась институтов и превратилась в клуб учёных. Но, возможно, всё это совпадения…

В центре внимания учёных, экспертов, аналитиков сейчас находятся кибервойны, которые ведутся на технологическом уровне с помощью уже созданного цифрового оружия. Здесь ситуация удивительным образом совпадает со схемой, прочерченной выдающимся футурологом и фантастом Станиславом Лемом: быстрое развитие новых технологий → появление уязвимостей, опасностей и рисков, на осмысление и парирование которых не хватает времени → использование этих уязвимостей криминалом → разработка на основе этих уязвимостей средств вооруженной борьбы и соответствующих военных структур → начало гонки вооружений в этой сфере и создание новых технологий [30].

Проблема цифровых технологий состоит в том, что, несмотря на все вложенные усилия и средства, люди пока не научились писать программы, в которых меньше одной ошибки (неточности, уязвимости) на 1000 команд. Например, операционная система компании Microsoft, которая установлена на компьютере, на котором набирается этот текст, содержит, по оценкам экспертов, около 50 тысяч уязвимостей. Разведки используют примерно 1500-2000 из них.

В настоящее время около 20-30 стран уже создали наступательные киберподразделения. Эффективность действий в цифровом пространстве очень высока. Войну в Заливе (Ирак, 1991) называют Первой кибервойной. Атака американских подразделений на компьютерные системы управления вооруженными силами Ирака парализовала эти системы и привела к потере управления. До начала войны эксперты оценивали потери сил антиамериканской коалиции в 30000 убитых. Применение кибервооружения позволило уменьшить эти потери в 100 раз, до 340 человек [31].

C помощью компьютерного вируса, проникшего в систему управления центрифугами иранского завода по разделению изотопов в Натанзе, израильским спецслужбам удалось затормозить ядерную программу Ирана примерно на 5 лет…

Во многих отношениях цифровое оружие сравнимо по своим боевым возможностям с известным прежде оружием массового поражения, а в некоторых отношениях превосходит его. Этот тезис подтверждают и аргументы ведущих американских экспертов в области национальной безопасности [32].

«Кибервойна реальна… То, что США и другие страны способны сделать в киберпространстве, может уничтожить современное государство…

Кибервойна охватывает все сферы. Системы, которыми мы располагаем, от банков до радаров противовоздушной обороны, доступны из киберпространства, их легко можно захватить или вывести из строя…

Кибервойна уже началась. Ожидая нападения, государства готовятся к битве. Они проникают в сети и инфраструктуру, припасают «черные ходы» и логические бомбы, и делают это уже сейчас, в мирное время».

Оранжевые революции, волна которых прокатилась по миру, уже обсуждались подробно и с разных позиций. Цифровые технологии сделали их доступным и распространенным средством смены правящих элит по двум главным причинам.

Во-первых, интернет, социальные сети, гаджеты могут многократно ускорить социальные процессы, быстро донести шокирующую информацию до большого количества людей, перевести человека в «быстрый мир». Чтобы осмыслить ситуацию и принять разумное решение, нужно время и сосредоточенность. В «быстром мире» кукловоды этого времени человеку не дают, поэтому он реагирует часто инстинктивно, а не осознанно, или стремится «делать как все». Слом сознания, утрата человеком твердой опоры под ногами происходит, когда доступные ему «средства порядка» оказываются слабее, чем надвигающийся на него хаос – они с ним не справляются и человека не защищают – пишет известный социолог [33]. В виртуальном цифровом мире этот хаос, снятие табу организовать гораздо проще, чем в реальном.

Во-вторых, парадоксальная особенность оранжевых революций состоит в том, что власть, казалось бы, имея всё в руках – армию, полицию, СМИ, спецслужбы – «не может» справиться с толпой, в руках которой пока ничего нет, кажется, что у неё «связаны руки». «Связать руки» в цифровом прозрачном мире политику, партии, группе, отдельному человеку стало гораздо проще. Счета, недвижимость, здоровье, знакомства, родные и близкие, прошлое, даже в идеальном случае, будучи известными и препарированы профессионалами нужным образом, дает возможность «сломать», дискредитировать или заставить действовать определенным образом практически любого человека.

Деятельность Эрика Сноудена и Джулиана Ассанжа наглядно показала, что в нынешней цифровой реальности делается именно это! Сноуден показал, что весь «золотой миллиард», а также многие страны и люди много лет находятся под американским «цифровым колпаком», а значит, являются или легко могут стать жертвами манипуляции американских структур. Ассанж продемонстрировал на гигантском материале ложь, цинизм и двойную мораль американских элит, в которых утверждается одно, думается другое, а делается третье. Руки кукловодов стали видны. Ничего сравнимого по масштабу в мировой истории разоблачений не было. Факторы Сноудена и Ассанжа оказались не локальными, а глобальными. Прошло слишком мало времени, их значение еще не осознано, однако эти факторы могут изменить мир.

Удивительным образом нынешний цифровой мир возвращает нас к мифу о могущественных богатырях, способных в одиночку победить целые армии. В самом деле, хакер, имея лишь ноутбук в руках, может разрушить огромную финансовую империю, украв данные миллионов пластиковых карт, парализовать разведку страны, опубликовав данные её агентов, или «подвесить» весь мировой спорт высших достижений, вскрыв его непрерывную связь с допинговой и антидопинговой индустрией (Fancy Bear против VADA). Эти действия наглядно показывают, где таится смерть Кащея и как можно переломить кончик роковой иглы.

Синергетика

Я констатирую, я соглашаюсь, я принимаю, я анализирую вторую революцию, революцию ХХ века, революцию постмодерна, которая является тотальным процессом деструкции очевидного. То, что поражает смысл, от смысла и погибает.

Ж. Бодрийяр

Что же является ключом к осмыслению стремительно растущей странной и удивительной цифровой реальности? Судя по всему, этим ключом станет теория самоорганизации или синергетика. В самом деле, вернемся к степинской триаде «классика – неклассика – постнеклассика». Любопытно, что и синергетика развивалась по схожей схеме. Характерный признак научной революции – преображение: иногда то, что казалось сложным, вдруг неожиданно оказывается простым, а иногда простое – сложным.

Классика синергетики связана с общностью формирования механизмов возникновения и свойств структур в физических, химических, биологических системах. За внешним разнообразием и сложностью описания скрывалось внутреннее единство и простота.

Неклассика синергетики связана с открытием динамического хаоса. Она очертила принципиальные ограничения научного прогноза, подобно тому, как квантовая механика выявила ограничения на точность одновременного измерения разных величин в микромире. И важный мировоззренческий вывод – мы не можем слишком далеко заглядывать в будущее, потому что мир продолжает создаваться, и мы можем влиять на это.

И, наконец, постнеклассика, – в синергетике это сложность, человекомерные системы, рефлексивность, эволюция, целостные системы. При этом может рассматриваться самоорганизация в пространстве информации, стратегий, решающих правил, в пространстве фенотипов и генотипов [34].

Что дала цифровая реальность? Другие типы самоорганизации. Наряду с прежними, локальными: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», дальние глобальные: «Возлюби дальнего своего». Кроме того, вместо ограниченного числа сотрудников, соратников, собеседников (5-7 человек, группы из 15-17 человек уже нестабильны) – сотни, а иногда и тысячи «друзей» в социальных сетях. Но в реальном и виртуальных пространствах общения есть и сходные черты: оба представляют собой «малые миры» – для обоих характерен установленный С. Милгрэмом «закон 6 рукопожатий» (рукопожатие – личное знакомство).

Центральная тема В.Е. Лепского – сборка стратегического субъекта через взаимодействие и повышение уровня рефлексии [35]. Вместе с тем, такая сборка – ни что иное, как результат самоорганизации. Рефлексия же может рассматриваться как механизм самоорганизации поведенческих стратегий в процессе эволюции, резко повысивший шанс выжить у объектов, которые его приобрели.

В эволюционной кибернетике – направлении, развиваемом В.Г. Редько, на уровне математических моделей рассматривается, как в ходе развития биосферы могло происходить возникновение рефлексии и сознания [36]. В основе многих нынешних теорий рефлексивного управления лежат концепции В.А. Лефевра и его представление о двух этических системах. Однако сам он в их основание кладет, по собственному признанию, «свою моральную интуицию» – достаточно шаткий фундамент для научной теории. По-видимому, и этика, и логика должны обосновываться эволюционными моделями.

Синергетика может пролить свет ещё на одну актуальную проблему цифровой реальности, связанную с сетью ситуационных центров. По некотором размышлении становится ясно, что не стоит опускать человека до уровня робота и от робота требовать решения чисто человеческих задач. Каждому – свое. Но мы делаем именно это, оценивая школьников по способности «правильно» заполнять тесты единого государственного экзамена (ЕГЭ) и формально оценивая губернаторов по 47 параметрам. Последний случай схож с задачами медицинской диагностики, связанных с выявлением, в терминах синергетики, параметров порядка – ведущих переменных, которые определяют все остальные.

В деятельности врача и губернатора таких параметров может быть очень немного (но в разных ситуациях они будут различны). Если у нас есть специалисты, работа которых хороша, то мы можем выявить их скрытое знание, их параметры порядка и положить их в основу компьютерных систем поддержки принятия решений [37]. Но для этого надо разбираться, чем же губернаторы реально управляют и каковы критерии качества управления, по которым его можно оценивать. Это требует серьёзной совместной работы математиков, специалистов по госуправлению, лиц, принимающих решения. Это нелегкий путь, но он гораздо конструктивнее, чем сочинения, программы и базы данных ученых на заданную тему – «Если бы губернатором был я».

Мир вступил в эпоху нестабильности, быстрых перемен, которые синергетика описывает лучше других подходов. Это осознается в мире, хотя само слово «синергетика» часто заменяется эвфемизмами. «Мировая система приобретает пригожинские свойства – то есть она все больше похожа на физические, химические и общественные системы, описанные Ильей Пригожиным. В них все элементы находятся в состоянии постоянных флуктуаций. Части каждой системы становятся крайне уязвимыми для внешних воздействий: изменение цен на нефть, внезапный взрыв религиозного фанатизма, сдвиг баланса вооружений и так далее. Множатся контуры положительной обратной связи – то есть некоторый процесс, однажды запущенный, начинает жить своей жизнью, не собираясь стабилизироваться и привнося в систему дополнительную неустойчивость» [38].

В своё время В.С. Стёпин выдвинул тезис о том, что именно междисциплинарные подходы и, в частности, синергетика, станут ядром научной картины мира, позволят осмыслить новую реальность. Анализ цифровой реальности с этих позиций подтверждает этот взгляд.

Работа выполнена при поддержке грантов РГНФ (проекты 14-23-01013 и 15-03-00404) и РНФ (проект 17-18-01326).

 

 

1. Работа выполнена при поддержке грантов РГНФ (проекты 14-23-01013 и 15-03-00404) и РНФ (проект 17-18-01326).

2. © Ахромеева Т.С., Малинецкий Г.Г., Посашков С.А., 2017

3. Шваб К. Четвертая промышленная революция. М.:: Изд-во «Э», 2017. 208 с. (Top Business Awards). С. 16.

4. Там же.

5. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: Когито-Центр, 2016. 160 с.

^6. Шваб К. Четвертая промышленная революция. М.:: Изд-во «Э», 2017. 208 с. (Top Business Awards).

7. Гурова Т., Полунин Ю. Наступление «синих воротничков» // Эксперт. 2017. № 3 (16-22 января). С. 12-17.

8. Большой информационный взрыв. Объём интернет-контента стремительно меняет инфосферу Земли // Русский репортер. 2017. 13-27 марта. С. 52-53.

9. Человек. Наука. Цивилизация. К семидесятилетию академика В.С. Степина. М.: Канон+, 2004. 816 с.

10. Гурова Т., Полунин Ю. Наступление «синих воротничков» // Эксперт. 2017. № 3 (16-22 января). С. 61-66.

11. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: Когито-Центр, 2016. 160 с.

12. Иванов В.В., Малинецкий Г.Г. Россия: ХХI век. Стратегия прорыва. Технологии. Образование. Наука. Изд. 2-е. М.: ЛЕНАНД, 2017. 304 с. (Будущая Россия, № 26).

13. Клаузевиц К. фон. О войне. Т. 1. М.: ООО «Издательство АСТ»; СПб.: Terra Fantastica, 2002. С. 78-79. (Классическая военная мысль).

14. Моисеев Н.Н. Математика ставит эксперимент. М.: Наука: Главная редакция физико-математической литературы, 1979. 224 с.

15. Бир С. Мозг фирмы. Изд. 2-е. М.: Едиториал УРСС, 2005. 416 с.

16. Малинецкий Г.Г. Митин Н.А. Маненков С.К., Шишов В.В. Когнитивный вызов и информационные технологии // Вестник РАН. 2011. Т. 81. № 8. С. 707-716.

17. Павловский Г. Система РФ в войне 2014 года. De Principatu Debili. М.: Издательство «Европа», 2014. 200 с.

18. Павловский Г. Система РФ в войне 2014 года. De Principatu Debili. М.: Издательство «Европа», 2014. С. 73, 163.

19. Роботы вместо рабочих. Индустриальный мир стремительно автоматизируется // Русский репортер. 2017. 27 февраля –13 марта. С. 48, 49.

20. Пеппер Н. Цифровое золото. Невероятная история Биткойна. М.: ООО «И.Д. Вильямс», 2016. 368 с.

21. Роботы вместо рабочих. Индустриальный мир стремительно автоматизируется // Русский репортер. 2017. 27 февраля –13 марта. С. 48, 49.

22. Подлазов А.В. Опыт изучения московской электоральной статистики (по итогам выборов) // Социологические исследования. 2014. № 6 (362). С. 77-88.

23. Волковский Н.Л. История информационных войн. Часть I. СПб.: Изд-во «Полигон», 2003. 502 с. (Военно-историческая библиотека).

24. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: Когито-Центр, 2016. 160 с.

25. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: Когито-Центр, 2016. С. 69-70.

26. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: Когито-Центр, 2016. 160 с.; Волковский Н.Л. История информационных войн. Часть I. СПб.: Издательство «Полигон», 2003. 502 с. (Военно-историческая библиотека); Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. 736 с. (Серия: История России. Современный взгляд).

27. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. 480 с. (Азбука-классика).

28. Большой информационный взрыв. Объём интернет-контента стремительно меняет инфосферу Земли // Русский репортер. 2017. 13-27 марта. С. 52-53.

29. Лем С. Сумма технологии: Собр. соч. Т. 13 (дополнительный). М.: Текст, 1996. 463 с.

30. Там же.

31. Тоффлер Э. Война и антивойна. Что такое война и как с ней бороться. Как выжить на рассвете XXI века. М.: АСТ: Транзиткнига, 2005. 412 с. (Philosophy).

32. Там же.

33. Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000. 736 с. (Серия: История России. Современный взгляд).

34. Новое в синергетике. Новая реальность, новые проблемы, новое поколение / под ред. Г.Г. Малинецкого. М.: Наука, 2007. 383с. (Информатика: неограниченные возможности и возможные ограничения).

35. Лепский В.Е. Технологии управления в информационных войнах (от классики к постнеклассике). М.: Когито-Центр, 2016. 160 с.

36. Редько В.Г. Эволюция, нейронные сети, интеллект: Модели и концепции эволюционной кибернетики. Изд. 3-е. – М.: Ком Книга, 2005 224с. (Синергетика: от прошлого к будущему).

37. Новое в синергетике. Новая реальность, новые проблемы, новое поколение / под ред. Г.Г. Малинецкого. М.: Наука, 2007. 383с. (Информатика: неограниченные возможности и возможные ограничения).

38. Тоффлер Э. Война и антивойна. Что такое война и как с ней бороться. Как выжить на рассвете XXI века. М.: АСТ: Транзиткнига, 2005. С. 364. (Philosophy).